скачать (5795.3 kb.)
Доступные файлы (1):
| 1.doc | 5796kb. | 06.12.2011 14:56 |  скачать |
1.doc
^
Проблема существования математических объектов на протяжении всей истории математики имела решающее значение для развития математики. Практически общепринятым в настоящее время является представления о том, что объект математики существует иначе, чем теоретический объект естественных наук. Что значит, что математический объект существует? Можно ли говорить о существовании математического объекта только в том случае, когда он математически точно определен, представлен в знаково-символичес-ком формализме или о существовании можно говорить в некотором более общем смысле и рассматривать объект до его представления в форме знакового конструкта?
Рассмотрим проблему существования математических объектов на примере становления и развития понятия функции, одного из фундаментальных математических понятий, которое является основой математического анализа, теории функций, функционального анализа, играет важную роль в топологии, алгебре, математической логике. На протяжении всего периода становления и развития понятия функции именно эта дилемма лежит в основе споров и разногласий.
Появление понятия функции было подготовлено всем ходом исторического развития математического знания и явилось ответом на те задачи, которые математическая мысль уже поставила. В XVII в. К появлению идеи функциональной зависимости в качестве самостоятельного объекта математического исследования все было подготовлено: разработана алгебраическая символика, алгебра, появляется аналитическая геометрия, широкое распространение получил аппарат степенных рядов. Тем не менее, не выходя за рамки внутреннего развития математики, объяснить появление этого понятия невозможно. Попытки некоторых историков математики обнаружить понятие функции не только в средневековой, но даже и в античной математике неосновательны. Исходя из современного понятия функции мы можем, конечно, говорить о наличии в математике до XVII в. довольно большого запаса функциональных соответствий. Однако в предшествующей новому времени математике не производится соответствующей абстракции, не выделяется идея, составляющая основу понятия функции. Каждая конкретная зависимость рассматривается ими как нерасчлепенное целое, никак не связанное с другими, как соответствие между множествами постоянных величин, в то время как понятие функции не мыслимо без понятия переменной.
Возникновение понятия функции невозможно объяснить только решением внутриматематических проблем. Примечательно обстоятельство, на которое указывает академик А.Д. Александров: идея, которая легла в основу понятия функции и привела к разительным переменам в математическом знании, на первый взгляд кажется довольно простой, а вместе с тем появляется только в Новое время [1, с. 41—43].
Идея, составляющая основу понятия, сформировалась при исследовании реальных проблем, имеющих непосредственное отношение к изучению природы. Важным конструктивным фактором в становлении и развитии понятия функции является решение естественнонаучных познавательных задач, прежде всего механики. В XVII—XVIII вв. в рамках концепции закона природы разрабатывается механистическое представление, которое потребовало преобразования стиля научного мышления в сторону количественно-математического характера исследования природы. Одним из главных завоеваний научной революции явилась идея о мире как системе движений. А изучение движения предполагает его математическое выражение, создание математической теории движения. Предельной идеализацией объекта, посредством которой объяснялись явления механики, становится математический образ движущегося тела. Причем математический анализ выступает не просто как язык, на котором описываются физические явления, не просто как средство объективации содержания, но как теория, позволяющая вскрывать глубинные механические свойства для изучения движения. Именно в этом направлении создается необходимый понятийный аппарат, прежде всего понятие переменной и понятие функции, разрабатывается и оттачивается язык, необходимые вычислительные приемы. Поэтому задачи математического анализа долгое время формулируются как задачи механики, а понятие функции и другие объекты анализа выступают в механическом облачении.
Становление понятия функции связано с поисками различных подходов к нему, с поисками тех вариантов, которые были бы эффективными в плане решения задач математического естествознания, обладали бы хорошими операциональными и конструктивными возможностями, и кроме того были бы достаточно гибкими в плане установления связей с другими разделами математики.
Па протяжении длительного времени понятие функции соотносится попеременно с двумя теоретическими образами — геометрической кривой и аналитическим выражением. Первоначально роль
Л.М. Гуигорьева
универсального средства выражения функциональных зависимостей в соответствии с математической традицией выполнял образ геометрической кривой. Геометрический способ задания давал наглядность, позволял судить об области определения и области задания функции, но вместе с тем и привязывал к геометрическому образу. Следует отметить, что опора на механический и геометрический смысл в разработке математических объектов имеет двойственную природу. С одной стороны, физические соображения стимулировали и давали жизнь новой области исследования, но с другой стороны, задерживали или направляли исследование в ложном направлении, оказывались консервативными и сковывали творческую мысль.
В силу прикладного характера классического математического анализа в нем преобладал вычислительный аспект. Открытие, сделанное в XVII в. предшественниками Ньютона (Менголи, Валлис, Барроу) и самим Ньютоном — представление функций бесконечными степенными рядами — стало революционным. Оно позволило выражать функции в виде формулы, определяющей совокупность действий, которые нужно проделать в определенном порядке над значениями аргумента и константами, чтобы получит значение функции. Можно сказать, что задание функций в форме аналитического выражения представляло собой алгоритм, задающий вычислительный процесс. Новый способ задания функций обладает богатыми операциональными характеристиками, дающими ему веские преимущества перед геометрической кривой. Формульное задание делает функцию легко обозримой, позволяет оперировать с ней по правилам алгебры, совершать с ней операции интегрирования и дифференцирования, т. е. предоставляет возможности работать с функциями чисто формально. Вместе с тем полного отхода от геометрических и кинематических представлений не произошло. Понятия анализа, в том числе и понятие функции, не были выделены в отвлеченной математической форме, а математический анализ не стал автономным по отношению к тому конкретно-научному знанию, которое он обслуживал. Точнее сказать математический анализ Нового времени, с одной стороны, был господином в математическом естествознании, с ругой стороны, выступал в нем в роли слуги. Многие выдающиеся математики, внесшие большой вклад в становление и развитие понятия функции, работали также в области астрономии, механики, гидродинамики и некоторых других областях естествознания и получили здесь важные результаты, более важные, чем собственно в математике.
На тот период времени представление функций в виде бесконечных степенных рядов позволило представлять все известные функциональные зависимости. Для того времени это был достаточный уровень общности. Благодаря своей эффективнос-
Понятив функции: к проблеме существования объектов математической теории
ти этот способ задания позволил стать понятию функции центральным понятием анализа и математического естествознания. Бесконечные степенные ряды делаются важнейшим и как думали еще долгое время, универсальным средством аналитического выражения и исследования функций.
Но с середины XVIII в. постепенно выясняется, что определение функции как аналитического выражения. Начинает отставать от тех требований, которые предъявляет к нему математическое естествознание. В связи с задачами астрономии, теории колебаний, теории теплоты и некоторыми другими разделами математического естествознания появляются функциональные зависимости, которые не выражались степенными рядами. Представление функций степенными рядами, долгое время служившее надежным средством, стало тормозом дальнейшего развития понятии. Назревал вопрос об уточнении понятия. Большое значение для выхода из этих проблем сыграла полемика о колеблющейся струне. Некоторые математики даже придерживаются мнения, что понятие функции и возникло собственно в этой полемике [2, с. 329]. Сущность спора можно свести к обсуждению вопроса о природе произвольной функции. Это обсуждение имело большое значение для глубокой разработке многих математических и целых отделов анализа — теории функций с частными производными, теории тригонометрических рядов и, конечно, теории функций. «Вопрос, поставленный спором, — согласно академику H.H. Лузину — касался отношения между аналитическим определением функции и определением до некоторой степени физическим: если отклонить произвольно струну от ее положения равновесия, то существует ли формула, дающая в точности начальное положение струны?» [2, с. 329].
Начало спору положили Эйлер и Даламбер, но постепенно в орбиту спора вовлекаются многие математики того времени. Среди активных участников спора следует упомянуть Д, Бернулли, Ж. Лагранжа, Ж.-Б. Фурье. В споре о колебании струны, когда пришлось глубже вникнуть в понимание природы функции, сложилась любопытная ситуация. На протяжении всего XVIII в. Усиливается аналитизация понятия функции и образ геометрической кривой отступает на второй план или даже старательно избегается (например, Эйлером и Лаг-ранжем). Но когда математики столкнулись с функциями более общей природы, те же Эйлер и Лагранж берут за основу представления о функции геометрическое представление.
Эйлер и Даламбер по-разному понимали смысл понятия функции. Для Даламбера функция — это произвольное аналитическое выражение. Он считает, что на те функции, которые не поддаются решению средствами современного анализа, должны быть наложены ограничения: «Движение струны не может быть подвергнуто никакому вычислению и не может быть представлено никакой конструкцией», «сама природа здесь останавливает вычисления» [4, с. 21].
Эйлер, стремясь к наиболее общему решению дифференциального уравнения, посредством которого выражалась задача о колеблющейся струне, не накладывает никаких ограничений. Он понимает под функцией произвольно начертанную кривую. Произвольная кривая, согласно Эйлеру, является более общим понятием, чем аналитическое выражение: не всякой кривой соответствует аналитическое выражение. Он считает, что решение этого уравнения допускает графическое представление и выражается любыми кривыми, какие только можно описать «свободным движением руки». При этом Эйлер считает, что «знание геометрической линии совершенно достаточно для знания движение, без того, чтобы нужно было прибегнуть к вычислениям» [4, с. 21]. В 1755 г. Эйлер вводит определение функции, имеющее чрезвычайно общий характер, «оно охватывает все способы, какими одно количество может определяться с помощью других» [5, с. 38]. Отличительной чертой этого определения является то, что оно выводит функцию за рамки аналитичности и включает «все способы» задания функции. Для современников это фактические означало отождествление функции с образом геометрической кривой. Но отождествление понятия функции и с геометрической кривой и с аналитическим выражением в конечном счете оказалось тормозом для дальнейшего развития понятия функции и не являлось методологически оправданным Ж.-Б. Фурье, занимаясь исследованиями по теплопроводности, встречал функции самой различной природы, в том числе и функции, имеющие конечное число разрывов, т. е. функции, которые при непрерывном изменении аргумента совершают скачкообразные изменения [3, с. 45]. Такие функции невозможно описать свободным движением руки.
Переломной в полемике о колеблющейся струне явилась работа Фурье «Аналитическая теория тепла» (1822 г.). Фурье показал кривую, которая может быть начертана произвольным движением руки или кривую, которая состоит из комбинаций различных дуг различных кривых, можно охватить единым аналитическим выражением —тригонометрическим рядом. Открытие Фурье разрушило всякую связь между различными частями кривых. В этой же работе Фурье вводит чрезвычайно общее определение функции, которое он уже не связывает с аналитической представимостью. Предшествующая история развития понятия функции показала подвижность, изменчивость средств и способов представления функциональных зависимостей, а согласно Фурье, ограничить характер функций, значит закрыть себе путь к изучению естественных явлений при помощи анализа. Отличительной чертой определения Фурье является представление о функции как о произвольной зависимости между переменными величинами. Отличительной чертой определения Фурье является представление о функции как о произвольной зависимости между переменными величинами, которые не обязательно подчинены общему закону: «они могут следовать совершенно произвольно, и каждая из них задается так, как если бы она была единственной величиной» [6, с. 430].
Отличительной чертой этого определения является представление о функции как о произвольной зависимости между переменными величинами. Если начальные этапы становления понятия функции связывались со способом задания функциональных зависимостей, то здесь понятие вводится в форме дескриптивного определения, т. е. объект вводится без его предъявления, сводится к абстракции. У нас еще нет средств, чтобы его построить, и нет, и нет уверенности в том, что он существует. Вместе с тем, это определение открывает новые направления и тенденции развития содержания этого понятия, позволяет выйти за рамки наличной практики математического и естественнонаучного познания. В этом определении выражается одна из основных характеристик, свойственных математическим объектам. Это проявляется в том, что развитие понятия идет от преобразования под воздействием противостоящих фактов и попытки их ассимилировать, до активного включения субъекта в процесс этих преобразования, к теоретическому моделированию возможного опыта.
Введение общего понятия функции, выход за пределы традиционных дл классического анализа осмысления математических объектов заставил математиков обратить внимание на логическое оформление понятий анализа. Это определение открывало простор для развития понятия функции, но, вместе с тем поставило перед математикой и целый ряд проблем, повлекших за собой уточнение содержания понятия функции и других понятий анализа. К началу XIX в. математический анализ оказался в странной ситуации: его успехи превзошли самые смелые ожидания и в то же время он был лишен логического фундамента, не было уверенности в правильности выкладок. Математики поняли, что многие определения понятий страдают расплывчатостью, в математических рассуждениях и доказательствах немало проблем. Нельзя сказать, что математики XVII—XVIII вв. не обращали внимание на корректность математических выкладок. Проблеме обоснования математического анализа на протяжении XVII—XVIII вв. волновала математиков и они предпринимали неоднократные попытки в этом направлении, которые вместе с тем не могли увенчаться успехом. Понятийная система не может быть логически обоснована раньше, чем она достигнет определенной степени зрелости. До открытия Фурье понятие функции и аналитического выражения казались совпадающими. Эйлер и его
Л.М. Григорьева
современники, понимая функцию как аналитическое выражение, имели достаточно оснований считать ее аналитической функцией. Различие между этими понятиями было установлено Вейерштрассом в понятии «аналитическая функция». Само понятие аналитической функции не могло быть точно определено в виду неразработанности в XVIII в. теории функций действительного переменного. Эйлер ошибочно считал, что разложение функции в тригонометрический ряд доставляет для не единое аналитическое выражение, в то время как она может быть «смешанной», т. е. представляться на разных отрезках разными формулами. В XVIII в. казалось невозможным, чтобы два аналитических выражения, совпадая на части отрезка, не совпадали на всем его протяжении.
Неясность и неопределенность в отношении таких основополагающих понятий анализа как функция, производная, непрерывная функция даже в начале XIX в. порождали заблуждения в доказательствах, казалось, что непрерывная функция при всех значениях аргумента функция является всюду дифференцируемой. Но в 1872 г. Вейерштрасс представил пример непрерывной функции, непрерывной, но не дифференцированной ни при одном значении аргумента. Такая функция недоступна интуиции, в то время как Эйлер и другие его современники, исходя из интуитивных представлений, пытались строить доказательства чисто логическим путем.
Введение общего понятия функции постепенно привело к осознанию того, что математические объекты не имеют независимого существования вне рамок математического языка. Они доступны для исследования только через язык математики и опе-
Понятие функции: к проблеме существования
объектов математической теории
рирования с математическими объектами это оперирование со знаками, эти объекты представляющими. Знаки говорят о том, как их можно употреблять в соответствии с заданными правилами,, без опоры на интуицию, диктуемую математической практикой. Математическое рассуждение не только дополняет интуицию и подтверждает ее, но и в некоторых случаях превосходит ее. Ясное осознание необходимости отказа от представления об основных математических объектах как об абстракциях от реально существующих предметов явилось одним из самых важных завоеваний методологии математики.
Литература
Александров, А.Д. Общий взгляд на математику. Математика, ее содержание, методы и значение / А.Д. Александров. — М. : Изд-во АН СССР, 1956. —Т. 1, —С. 5—78.
Лузин, H.H. Функция / H.H. Лузин . Собр. соч. — М. : Изд-во АН СССР, 1959. — Т. 3. — С. 319—341.
Медведев, Ф.А. Очерки истории теории функций действительного переменного. / Ф.А. Медведев. — М. : Наука, 1975. — 248 с.
Паплаускас, А.Б. Тригонометрические ряды от Эйлера до Лебега / А.Б. Паплаускас. - М. : Наука, 1966, —276 с.
Эйлер, Л. Дифференциальное исчисление. / Л. Эйлер; пер. М.Я. Выгодского, — М.; Л. ■ Гостех-теориздат, 1949. — 580 с.
Fourier, G. The analytic theory of heat / G. Fourier. — N.-J. : Dover, 1955, —466 p. with ill.
ББК ЮЗ
О.А. Зарубина
^
Прежде чем говорить о принципе персонально-сти в праве, необходимо определиться с соотношением права и морали. Согласно В. Соловьеву, имеются две противоположные позиции в решении данной диллемы: позиция Л. Толстого, радикальным образом поставившего под вопрос положительное право и связанные с ним принудительные санкции по отношению к лицам, нарушающих права своих сограждан. Руководствуясь лозунгом «непротивления злу насилием», Толстой, рассуждает с точки зрения радикальной христианской этики. Любая форма применения насилия - в том числе, против творящих зло — противоречит требованию христианской любви. Поэтому тем, кто творит зло, следует отвечать мирным «словесным вразумлением»1.
Этой позиции, отрицающей право во имя морали, Соловьев противопоставляет крепнущее в XIX веке представление о положительном праве как системе, функционирующей по своим собственным законам и в своих основаниях независимой от морали. Теоретиком четкого разграничения областей права и морали можно назвать Бориса Чичерина, основоположника либеральной школы права в России.
В полемике с толстовским отрицанием любого применения насилия и вместе с ним — принудительных санкций для осуществления правовых норм, Соловьев стремиться показать, что необходимость установить определенные, гарантированные государственной властью правовые отношения между членами общества обуславливаются именно требованиями морали. Таким образом, русским философом подчеркивается необходимость гармоничного сосуществования действующего положительного права с нормами морали, в особенности — с концепцией социальной справедливости и человеческого достоинства. Подобно Толстому, Соловьев исходит в своей моральной философии из христианской заповеди любви к ближнему, однако стремится «возвести христианскую веру на новую ступень разумного сознания»2.
Однако эту разумную и современную форму христианской морали можно усмотреть и в нравственной философии И. Канта. Основной принцип этой философии — категорический императив - представляет собой чисто формальный принцип разума, но обогащенный содержательными аспектами. Это, как нам видится, принцип персональное™, согласно которому каждый человек должен относится «к человечеству», как в его собственном лице, «так и в лице всякого другого, не только как к средству, но всегда в то же время и как к цели»3. Данная формулировка нуждается в пояснении, поскольку под целями обычно понимается то, что подлежит осуществлению. Целям, подлежащим осуществлению, Кант противопоставляет понятие «самосущей цели» или «цели в себе». Что есть «самосущая цель» становится понятным при обсуждении примеров, которые Кант анализирует с помощью принципа персональное™, а именно там, где речь идет о правовой обязанности сдержать обещание, данное другому или о вопросе, обязаны ли мы способствовать благополучию другого.
Тот, кто дает обещание, заранее зная, что не собирается его сдержать, относится к другому как к средству — «ведь тот, кем я хочу, путем такого обещания, воспользоваться для своих целей, никак не может согласиться с моим способом обращения с ним и, следовательно, содержать в самом себе цель этого действия»4. Относиться к разумным существам как к целям означает, таким образом, что цель, преследуемая мною во взаимодействии с ними, должна признаваться ими самими.
Другой нюанс кантовского понимания «самосущей цели» проявляется в его ответе на вопрос, обязан ли я способствовать счастью и благополучию другого. Согласно его ответу, «я признаю другого как «самосущую цель», и отношусь к нему как к «самосущей цели» только тогда, когда преследуемые им цели становятся моими»5
В свете сказанного, важно отметить, что Соловьев развивает свою теорию естественного права в рамках социальной этики, в которой речь идет не о принципах ориентации индивидуальных поступков, а о масштабах оценки общественных институтов. Свобода и равенство членов общества, которые должны быть гарантированы в форме правовых отношений, образуют строго определенную грань «общественного идеала», который можно выразить в краткой форме с помощью кантовской идеи «царства целей» — «царства», в котором разумные существа признают друг друга в их самоценности, по возможности, помогая друг другу в достижении поставленных целей. «Взаимное уважение, проявляемое здесь людьми, связано в значительной мере с тем, что они следуют нравственному закону, который сами и установили»6.
В рамках моральной философии Канта такое идеальное общество было только фиктивной моделью, с помощью которой отдельный человек мог решить, является ли морально допустимым образ его действия или выражающие его максимы. Поэтому, обсуждая «царство целей» в своей моральной
O.A. Зарубина
философии, Кант ограничивается сферой индивидуальной этики.
Для Соловьева, напротив, эта модель становится масштабом для критической оценки исторически конкретных общественных отношений, где социальная справедливость является только одним аспектом обозначенного идеала, соответствуя одному из положений принципа персональности, именно запрету использовать другого в качестве простого средства для достижения собственных целей. Общественное устройство, при котором каждый индивид признает другого как позитивную «самосущую ценность», способствуя осуществлению его интересов и целей, обозначается Соловьевым как социальная утопия, и потому не нуждается в детальном рассмотрении в контексте анализа его понимания права и социальной справедливости. Гораздо важнее для русского философа показать, что естественное право, действует не на догосударственной ступени развития общества, как в теориях Локка, Гоб-бса, Руссо, а представляет собой основополагающую формальную структуру положительного правопорядка.
Таким образом, каркас концепции естественного права Соловьева, выражен в формуле: «Право есть свобода, обусловленная равенством»7. Из чего вытекают отношения взаимного признания субъектов, которые сталкиваются друге другом, стремясь реализовать свободу своего действия.
Согласно Соловьеву, существенная особенность правовых предписаний заключается в том, что следование им может быть осуществлено также против воли тех, к кому они обращены. В этом осуществлении заключается задача государства, которое Соловьев обозначает как «правомерное»: посредством угрозы применения силы в случае правонарушения, такое государство контролирует исключительно внешний способ действия, но не убеждения отдельных лиц, скрывающиеся за следованием этим правовым нормам. «С правовой точки зрения отдельный человек имеет право преследовать свои конкретные, в том числе предосудительные с точки зрения морали, цели до тех пор, пока они не задевают права других»8.
Государство является для Соловьева не чем иным, как гарантом соблюдения правового порядка, цель которого заключается в том, чтобы добиться «общей пользы» в смысле согласования интересов или сфер действия отдельных граждан и общественных групп.
Такая трактовка государства и социальной справедливости основана на концепции естественного права, в которой «право является лишь тогда правом, когда мое свободное действие встречается с таким же свободным действием «другого». Здесь, то есть по отношению к этому другому, моя свобода, которая выражала первоначально только мою силу, утверждается как мое право, то есть как нечто
^
должное, или обязательное «для другого». Обязательное потому, что если свобода в равной степени присуща каждому лицу как таковому, то, отрицая свободу «в другом», я теряю объективное основание своей собственной свободы»9.
Данное определение права Соловьевым демонстрирует близость правовому принципу Канта, выраженному в дефиниции: «Прав любой поступок, который или согласно максиме которого свобода произвола каждого совместима со свободой каждого в соответствии со всеобщим законом. Таким образом, если мой поступок совместим со свободой каждого, сообразно со всеобщим законом, то тот кто препятствует мне в этом, неправ»10.
При этом концепции обоих мыслителей обнаруживают два существенных отличия:
Хотя у Канта, как и у русского философа, речь идет об определении принципов естественного права, это последнее означает для него некий априорно содержащийся в разуме — масштаб для оценки и критики того или иного положительного правопорядка. Для раннего Соловьева естественное право, обобщенное в формуле «свобода, обусловленная равенством», образует лишь формальную структуру положительного права. Только вопреки собственной интенции Соловьева оно приобретает затем нормативное измерение, что позволяет вывести из него определенные основополагающие права. Кант, напротив, эксплицитно показывает, что существует только одно прирожденное и неотъемлемое право человека, вытекающее из установленного философом априорного принципа права.
Также и конститутивные для правовых норм принудительные санкции по-разному трактуются каждым из мыслителей: короткой и четкой аргументации Канта противостоит развернутое, исходящее из нравственных оснований обоснование принуждения и легитимного применения силы в соловьев-ском «Оправдании добра». Для Канта каждое нарушение права означает помеху легитимного осуществления свободы согласно всеобщему закону. Тот, кто противопоставляет этому неправомерному использованию свободы принуждение, устраняет помеху легитимного осуществления свободы и потому не совершает несправедливости по отношению к нарушителю прав. Таким образом, юридические принудительные санкции аналитически связываются для Канта с функциональным определением правовых норм как ограждающих от нарушений свободы действия отдельного лица, которая, согласно всеобщему закону, может существовать только вместе со свободой всех других.
Ранний Соловьев мог перенять подобное легитимное применение насилия или угрозы его применения для защиты претерпевших несправедливость из традиционного права, изначально не предлагая для него дальнейшего обоснования. Влиятельное толстовское учение о непротивлении злу насилием побуждает его, однако в «Оправдании добра» дать эксплицитное обоснование принудительных санкций, руководствующееся внеправовой, моральной точкой зрения.
Примечания
^
2 Соловьев, B.C. История и будущность теократии //B.C. Соловьев. Собрание сочинений / под ред. СМ. Соловьева, Э.Л. Радлова. — М. — Т. 4. — С. 243.
3 Кант, И. Основоположение к метафизике нравов // И. Кант. Сочинения, —М., 1997.— Т. 3. — С. 169. 1 Там же. С. 171. 5 Там же. С. 172. <• Там же. С. 167.
7 Соловьев, B.C. Критика отвлеченных начал //B.C. Соловьев. Соч. в пятнадцати томах. М. — Т. 3. — С. 145.
8 Там же. С. 146. "Там же. С. 144.
10 Кант, И. Метафизика нравов // И. Кант. Основы метафизики нравственности. Критика практического разума. Метафизика нравов. — СПб., 1995. — С. 285.
ББКЮ217-+Ю717 + Ю66 Ф.А. Кашапов,
О.В. Терентьев, В.Э. Цейсслер
^
Проблема здоровья человека является одной из самых сложных и актуальных. Философия с полным правом относит её к тем современным проблемам, которые приятно называть глобальными. Одной из важных задач, которые призваны решать науки о человеке является разработка проблемы здоровья как фундаментального права и особой ценности современной цивилизации. Необходимо отметить не только глобальный, но и региональный аспект проблемы, реализуемый в национальных проектах. Так, 2005 г. президент Российской Федерации обозначил основные направления развития страны на ближайшую перспективу приоритетные национальные проекты, в том числе в области здравоохранения. В частности, признан приоритетным национальный проект «Здоровье». Проблема ценности здоровья является не только животрепещущей проблемой современности, но это одна из вечных проблем философии, центром которой является поиск путей к сбалансированному существования, включая гармонию души и тела. Всё это обуславливает необходимость теоретического и методологического осмысления темы здоровья. Актуальным является развертывание научных исследований не только на медико-биологическом или психологическом, но и на философском уровне. В тоже время эффективное решение проблемы здоровья возможно только на основе междисциплинарного подхода, разрабатываемого в рамках философии.
Здоровье в системе мировоззренческих ценностей является важнейшим ориентиром личной жизни человека, так как выступает условием реализации его творческого потенциала. В рамках философии осознается необходимость исследования субъективных и объективных факторов, детерминирующих здоровье человека с целью определить наиболее общие закономерности формирования и сохранения здоровья. Соотношение субъективного и объективного, духовного и телесного, физического и метафизического в жизни и смерти человека составляет «нерв» всех философских размышлений, включая размышления о здоровье. Имплицитно определенная концепция здоровья присутствует в народной мудрости: в здоровом теле — здоровый дух. Настало время выработать философскую концепцию здоровья, которая отражала бы связь между обыденным опытом, научными медико-биологическими знаниями и мировоззренческими ценностями.
Цель изучения проблем здоровья в рамках философии не сводится к повышению здоровья тела или здоровья духа, а включает в себя заботу о повышении гуманитарной культуры человека. Внедрение гуманитарных ценностей в систему укрепления духовного здоровья является прерогативой философского подхода. От духовного состояния зависит формирование ответственного отношения к своему здоровью. Духовное здоровье является необходимым условием для самореализации и в тоже время чувство реализованного потенциала определяет уровень физического здоровья. Духовное здоровье выражает состояние субъективного благополучия, в котором отражена позитивная эмоциональная и когнитивная, самооценка своей жизни. Понятие «духовное здоровье» связано не только с благополучием (физическим, психическим и социальным), но и субъективизацией здоровья. Здоровье индивида измеряется уровнем благополучия социальной структуры общества. В тоже время здоровье — это «Благо» «полученное» собственными усилиями, трудом. Субъективизация здоровья означает возрастающую зависимость здоровья от духовного состояния.
Человек во все большей мере становится субъектом собственного здоровья, от воли человека зависит то, какие он будет создавать и как будет использовать техники продуцирования здоровья. Философия здоровья исходит из методологической установки о комплексном характере здоровья, учитывает социальные и личностные аспекты формирования потребности в здоровье. Если социальное здоровье индивида определяется уровнем его благополучия в той или иной социальной системе, то индивидуальное здоровье определяется способностью самостоятельно контролировать и нести ответственность за свое здоровье,
Философия — это не только наука, но и стиль жизни; это искусство («техне») жизни и выживания. В животном мире выживание связано с адаптацией. Человек выживает в мире не столько через адаптацию, сколько через преобразование мира, через создание таких моделей мира в которых необходимо присутствует его связь с сущим. Только связь с сущим делает человека адаптивным и здоровым.
Естественно, возникает вопрос «как выжить?» не только для того, чтобы ответить на вопрос как «жить долго?»,.но.и для того, чтобы реализовать совой творческий потенциал. Как нам представляется, вопрос о том «как жить?» не только медицинский, по и философский. В этом плане он имеет количественное и качественное измерение.
И. Кант отмечал, что философия в конечном итоге нужна для того, чтобы ответить на вопрос: «Как жить, чтобы жить долго и при этом не болеть?». В данном тезисе подчеркивается количественный аспект, «долгота» жизни, а здоровье определяется через отсутствие болезни. Однако, проблема здоровья имеет качественный аспект. Качество жизни связано с ценностным отношением к здоровью, когда оно позволяет человеку быть свободным и творческим, то есть быть условием реализации его творческого потенциала.
Социально-философский анализ проблемы ценности здоровья является актуальна для современной науки. Острота звучания проблемы определяется рядом обстоятельств.
Во-первых, для России характерно ухудшение демографических показателей, которое проявляется в депопуляции, в падении рождаемости, в росте смертности. Все это говорит о том, что жизнь человека и его здоровье обесценено до предела.
Во-вторых, ситуация хронического стресса, связана с социальными, экологическими, информационными проблемами, негативно отражается на благополучии отдельного индивида.
В-третьих, изменение духовных ценностей в обществе приводит к переосмыслению меры ответственности человека за свое здоровье.
В-четвертых, биотехнологическая революция в медицине, «медикализация» здоровья ставит вопрос о связи здоровья человека с его природой и духовными ценностями. Угроза, исходящая от биомедицинских технологий, связана с разрушением на субстратном уровне связи социального и биологического в человеке, с нарушением его биосоциальной целостности. Все это обостряет вопрос о ценностном отношении к здоровью, о том каким будет здоровье людей в «постчеловеческом будущем» (Ф. Фукуяма).
И так, современная ситуация требует нового ценностного отношения к здоровью, необходима переоценка мировоззренческих ценностей с учетом той ведущей роли, которую начинает занимать проблема здоровья в бытийных основаниях личной жизни человека.
Тема здоровья активно исследуется учеными естественных наук, врачами и философами. Философия ставит вопрос о здоровье специфическим образом. Философия, как вид знания о сущем, соответственно ставит вопрос о самом существенном в здоровье. Дано не мало научных определений здоровья, в которых оно характеризуется не только как природная но и как социальная категория. Большинство определений понятия «здоровья» носит философский характер, так как указывает на то состояние человека, при котором он способен творчески раскрыть свою сущность в социально-приемлемой созидательной форме. Более девятнадцати столетий назад важную мысль о значении философии в исцелении самого себя, особенно в борьбе с «душевными недугами» высказал римский философ и писатель Цицерон (106—43 годы до н. э,), который отмечал, что наука об исцелении души, есть философия, но помощь её приходит не извне, мы сами должны пустить в дело все силы и средства, чтобы исцелить себя самим.
Возникают методологически значимые вопросы о том, чем отличается философская постановка вопроса от психологической и медицинской. Не является ли псевдопроблемой сама постановка такого вопроса? Не достаточно ли «ведомственного» подхода, реализуемого в рамках медицины или психологии? Так, в последние годы в нашей стране формируется новое направление — психология здоровья, которая претендует на синтез психологии и ва-леологии.
Главная задача психологии здоровья является «улучшение уже вполне здорового человека». Попутной задачей является сохранение, укрепление и целостное развитие духовной, психической, социальной и соматической составляющих здоровья. М.Ф. Секач пишет: «Психология здоровья — это наука о психологических причинах здоровья, о методах и средствах его сохранения, укрепления и развития» [2, с. 3].
Психология здоровья существует, но основания как синтез психологии и валеологии еще являются проблемой, так как статус валеологии во многом не определен и декларативен.
Тема здоровья, при всей паталогоцентристской ориентации, все более становится предметом обсуждения в самой медицине. Однако, медицина «видит» преимущественно проблемы болезни и способы их лечения. Проблемы болезни еще не стали проблемой здоровья. Проблемы болезни имеют прямое отношение к здоровью, но не исчерпывают всех его аспектов. Необходимость философского подхода отстаивает Ю.М. Хрусталев: «Только философия способна постигнуть эту проблему и выработать общую теорию здоровья» [3, с. 5].
Это связано с тем, что для построения интегральной теории здоровья необходимы единые научно-мировозренчиские взгляды на мир в целом и сущность человека, его природные и духовные начала, определяющие творческий характер жизнедеятельности. В общественном сознании получает признание новая философско-методологическая тема, предложенная Ю.М. Хрусталевым для всесторонней проработки, которая связана с целостным изучением человека в целях создания общей интегральной теории здоровья. От понимания целостности природы человека зависит и отношение к его здоровью, а также социально-медицинская методика оздоровительных мероприятий. Приходится констатировать, что психологические, антропологические, медицинские, эзотерические концепции о человеке пока еще не складываются в единую теоретическую систему. На этом фоне весьма проблематично создать целостную теорию здоровья. Но такие теории создаются и их можно назвать виртуальными проектами. В частности, валеологический проект общей теории здоровья че-
Ф.А. Кашапов,
О.В. Терентьев, В.Э. Цейсслер
ловека выстраивается без «общей» философии, то есть без глубоких философских оснований. По крайней мере здесь можно поставить вопрос, а можно ли создать интегральную теорию здоровья без интегрального научно-мировозренческого взгляда на мир, на сущность человека.
Таким образом, существуют разные подходы к проблеме здоровья— психологические, медико-биологичесике, валеологические, эзотерические, религиозные. Однако задача создания интегральной концепции здоровья еще не получила своего позитивного решения.
Поэтому мы считаем, что философия имеет право на постановку вопроса о сущности здоровья, на создание интегральной концепции здоровья. В связи с экологическим кризисом и перспективной космической экспансии человека этот вопрос неизбежно трансформируется из чисто медицинского в глобальный вопрос о качестве природы человека, о его онтологической сущности, о биосоциальном субстрате его жизнедеятельности.
Актуальным в биоэтике становится вопрос о «количестве» и о «качестве» здоровья. В связи с появлением биомедицинских технологий, особенно тех, которые претендуют на радикальное изменение природы самого человека, происходит переоценка ценностей в философии и морали. Отсюда необходи-мость в «сущностном» определении здоровья.
В науке все более осознается необходимость углубления категориального исследования системы «человек — мир» (П.В. Алексеев) с учетом того творческого начала в человеке, которое основано на здоровье и является существенно необходимым условием социальной и личной жизни.
Научно-технический прогресс становится все более ориентированным на человека и, в частности, на его здоровье, которое начинает занимать стабильно высокое место в шкале ценностей индивида. Благодаря появлению биоэтики, которая понимается не только как философия современной медицины, но как практическая философия, как система знаний о границах манипулирования жизнью и смертью человека. Сталкиваясь с проблемой манипулирования жизнью и смертью человека, медицина не может не исходить их того, что такое здоровье и нездоровье, что такое норма и патология, что такое качество жизни.
Современный человек начинает воспринимать жизнь и смерть, здоровье и болезнь несколько иначе, а именно как то, что может быть подвергнуто манипуляции и контролю. Теперь само здоровье, жизнь и смерть не являются чем-то предзаданными и определяемыми генотипом или социальной средой, но являются тем, что может поддерживаться и даже улучшаться благодаря соответствующим техникам продуцирования здоровья.
Таким образом, две причины порождают возможность медикализации здоровья — это технологии и манипулирование. Медицинская практика всегда опиралась на те или иные техники и технологии продуцирования здоровья, профилактики, диагностики и лечения болезней. Технологии определяют объективные возможности медицины, с которыми необходимо считаться. В тоже время технологии влияют на субъективные возможности медицины, которые концентрируются в манипулятивных возможностях детерминации границ и самой допустимости манипулирования жизнью и смертью, здоровьем и болезнью.
Диалектику взаимосвязи «технологии» и «манипуляции» в медицине можно выразить так: манипулирование здоровьем и болезнью выявляет сущность технологии и с другой сторонь! здоровье начинает выступать как объект технологического манипулирования, благодаря чему человек расширяет пространство своей свободы. Так происходит качественное изменение самой медицины, ее подходов к жизни и смерти, здоровью и болезни. Это качество фиксируется понятием «технологическое манипулирования».
Под термином «медикализация здоровья» понимается всевозрастающая зависимость здоровья от медицины. Медицина принимает тем самым участие в формировании ценностного и оценивающего отношения к здоровью. Тенденция такова, что современная биомедицина неуклонно расширяет технологические возможности манипулирования в виде контроля и вмешательства в естественные процессы жизнедеятельности человека, поддержания здоровья и лечения болезни. Биотехнологическая революция качественно изменяет сферу возможностей медицины. Естественно возникают вопросы о границах возможностей медицины, о границах манипулирования здоровьем, например, в профессиональных или спортивных целях. Вопрос о границах имеет не только медико-биологическое, но и философское, гуманистическое значение. Гуманизм — это система воззрений, в которой человек воспринимается как высшая ценность и критерий оценки сфер его бытия. Антигуманными могут быть любые попытки использования биомедицинских технологий направленных против человека. К числу фундаментальных ценностей гуманизм относит здоровье и спорт. В спорте представлена игровая модель соревновательных ситуаций.
Гуманистическая ценность спорта заключается в том, что здесь скрыты большие возможности для позитивного воздействия на здоровье человека,, на его духовный мир, на его волю и моральные принципы. Однако в спорте заложены возможности не только для самоутверждения личности, но и для проявления жестокости, физического насилия, которое сопровождается девальвацией нравственных ценностей. На примере спорта можно показать некоторые обостренные проблемы здоровья человека. В этом плане спорт «опережает» и предвосхищает проблемы, которые в последствии возникают как проблемы здоровья. В позитивном плане спортивная активность, как прообраз здорового образа жизни, выполняет не только рекреационную функцию, но все больше проявляется как средство совершенствования качества жизни, как форма творчества. Следует предположить, что дальнейшее развитие здоровья, как образа жизни и как формы творчества, а также как «спорта для себя», успешная реализация социокультурной и ценностной функции в области социальной жизни невозможно без выработки интегрированной философско-аксиологичес-кой и медико-биологической концепции здоровья.
В негативном плане спортивная активность, поскольку занятия спортом по своей природе невозможно без соперничества, без «борьбы»,, без ориентации на «победу любой ценой», как говорят многие факты, связана с жестокостью и коммерциализацией в ущерб здоровью. Спортивные соревнования став частью бизнеса принимают характер технического и химического соперничества. В спорте все чаще решающее значение имеет фармакологический и биологический допинг. Возникают вопросы о том, в какой мере человек может рисковать своим здоровьем, какой должна быть «цена» победы. Здесь также проявляется смысловая разница терминов: «быть» победителем и «иметь» победу. В первом случае человек стремится преодолеть границы собственных способностей и границы определяемые внешними условиями. Сущность победы — стремление к совершенству и превосходству. Однако можно решить проблему победы и «иметь» победу исходя из принципа «нечестной игры», «успеха любой ценой». «Иметь» победу может означать, что она куплена, что она достигнута неспортивными методами. В этом случае спорту отказано в самоценности, а здоровье выступает как средство для достижения внешних целей. Медикализация здоровья отражает в себе процессы дегуманизации спорта, связанные с фармокологическим соперничеством.
Медикализация здоровья — это современные отношения к здоровью и болезни, в котором отражены социальные биотехнологические изменения в медицине и культуре. Медикализация ■— это способность медицины контролировать здоровье и болезнь, жизнь и смерть, и формировать новые отношения к здоровью. Медикализация связана в определенном смысле с технологизацией здоровья, что делает здоровье в некоторых случаях неестественным и обостряет вопрос о различении подлинного здоровья, от неподлинного, неестественного, то есть псевдоздоровья. Медикализация здоровья может носить злокачественный характер, когда здоровье перестает быть самоценным, когда формируется узко биомедицинское отношение к здоровью.
Медикализация здоровья в заостренной форме ставит вопрос о ценностном отношении к здоровью. Анализ аксиологических проблем здоровья человека связан с необходимостью критики этического нигилизма и технократического типа мышления с целью сделать гуманизм социальной реальностью. Медикализация включает в себя технологическое и фармакологическое манипулирование здоровьем. Философия как воплощение человеческой мудрости ставит под вопрос технологические подходы к здоровью, так как техника сама по себе не может наделить нашу жизнь смыслом. Только философия может открыть смысл и ценность здоровья, раскрывая смысл жизни. Техника энергично проникает в медицину и культуру, влияет на процесс медикали-зации культуры и здоровья. Широкое распространение получает технократическое сознание. Согласно технократическому взгляду, определяющим в любом виде человеческой деятельности является его результативность. Вопрос о средствах достижения целей — вопрос вторичный.
Технократическому мышлению в медицине и в осмыслении здоровья как ценности противостоит биоэтическое мышление и ориентация на гуманистические идеалы. Односторонняя медикализация культуры и здоровья приводит к изменению образа самого общества. Техника стала подменять культуру, как информация стала подменять знания. Такая подмена является симптомом бездуховности, признаком девальвации духовно-нравственных ценностей и в итоге торжеством технократического сознания. Отсюда, одним из главных признаков технократического мышления является абстрагирование от социального смысла в оценке здоровья, спорта, медицины. Альтернативой технократическому подходу в медицине и в оценке здоровья является биоэтическое мышление, которое преодолевает рациональную аргументацию «закрытого» типа. В биоэтике как новом мышлении и новой идеологии медицины, рациональная аргументация всегда этически опосредована и тем самым «открыта» для гуманизма, для воплощения принципа «мера всех вещей» в социальной реальности.
Медикализация культуры, достижения биомедицины выявили тенденцию к фетишизированию факторов научного знания и недооценке ценностно-мировоззренческих элементов а составе духовной культуры. Неограниченные возможности биомедицины приводят к чрезмерной универсализации ее значения для жизни человека и развития общества. Достижения биомедицины начинают рассматриваться как вполне достаточные средства для решения всех социальных проблем, связанных с человеческим существованием.
Технократическое мышление — это специфическое мироведение, основными чертами которого являются примат средств над целью, частной цели над общим смыслом, техники над человеком, психотехники над душой, символа над бытием. Философия технократического мышления—это господство рассудка, которому чужды разум и мудрость. Для тех-
^
Скачать файл (5795.3 kb.)